Академик Александр Асеев: что мешает движению нашей науки

- Новый век принес много значительных открытий как в самых фундаментальных - например, в астрофизике - так и в более земных областях. Тем временем российскую науку сотрясают реформы, которые трудно назвать продуманными. Александр Леонидович, возможно ли, на ваш взгляд, сохранить мировой уровень в потоке бюрократических трансформаций?

- Ответ будет заведомо двойственным. С одной стороны, мировой уровень науки той или иной страны (с оглядкой на высокую степень интернационализации исследований) определяется, прежде всего, долей ВВП, которая направляется в эту отрасль. Поэтому все высокоразвитые страны вкладывают в науку огромные средства. В недавно опубликованном докладе ЮНЕСКО показано, как это выглядит: Соединенные Штаты - лидер, дальше следуют Китай, Япония, Германия, Франция, Великобритания... 

А где Россия с ее гигантским интеллектуальным потенциалом? По данным из того же доклада ЮНЕСКО, относительная доля России в общемировых расходах на НИОКР - 1,7% при вкладе США в 28,1%, Китая в 19,6% и так далее, то есть в 10-15 раз меньше. Да, президент России В.Путин поручил довести бюджетирование науки до 1,77% ВВП, но, во-первых, декларировал это до кризиса, во-вторых, развитые страны расходуют не менее 2%, а в-третьих, для преодоления последствий многолетнего недофинансирования этот показатель должен быть еще выше.

С другой стороны, в последнее время (а особенно в 2010-2013 годах, перед началом реформы РАН) нам стали прививать комплекс неполноценности: мол, наука в России безнадежно отсталая, неконкурентоспособная, руководят ей немощные старцы, после академика Жореса Алфёрова ни одного “Нобеля”, все талантливые ребята давно на Западе... Эта лукавая риторика подводила к идее якобы “назревшей и перезревшей” ликвидации РАН или, как минимум, лишения ее рычагов управления научным процессом. Почему лукавая? Потому что даже при жестком дефиците ресурсов (см. выше), даже в условиях бурно протекающей реформы наша академическая - подчеркну! - наука показывает себя более чем конкурентоспособной на мировом уровне. 

Ежегодное исследование компании Thomson Reuters, рассматривающее патенты и научные работы в 12 различных отраслях, вывело Российскую академию наук на второе место среди самых результативных научно-исследовательских организаций мира в области изучения полупроводников, что особенно приятно для меня, всю жизнь работающего по этой проблематике. За период с 2011 по 2015 год включительно ученые из РАН опубликовали 3566 работ по этой теме. Академия наук КНР с 7121 работой в области исследования полупроводниковых технологий заняла первое место в мире, что объяснимо, как вы понимаете, количеством специалистов в Китае. Плюс к тому пять российских организаций вошли в “Список топ-10 европейских инноваторов в сфере технологий для космоса”, в том числе АО “Информационные спутниковые системы им. академика М.Ф.Решетнева”, с которым активно сотрудничает ряд институтов Сибирского отделения РАН.

Поэтому, с одной стороны, в мировой научной гонке Россия и ее Академия наук участвуют на заведомо невыгодных условиях: соперники бегут в кроссовках, кто-то в кедах, а мы вообще босиком. С другой стороны, наша наука остается одной из сильнейших на планете - в первую очередь, за счет мощного интеллектуального потенциала и недооцененной горе-реформаторами гибкости и междисциплинарной интеграции.

- Помимо реформ, одна из существенных проблем академической науки - устоявшийся перечень направлений исследований, зафиксированный много лет назад в форме институтов. Между тем мир стремительно меняется. Каким образом российские ученые могут выходить на новые области знаний и, что существенно, получать финансирование этих работ?

- Ваш вопрос заставляет вспомнить уже упомянутую мифологию об “устаревшей” и “закостеневшей” Академии наук. На самом деле эти определения далеки от истины. Во-первых, институт никогда не был в РАН “священной коровой”. Только в Сибирском отделении за предреформенное десятилетие было ликвидировано 19 (не считая присоединенных) юридических лиц и создано 4 новых (в Кемерове, Улан-Удэ и два в Новосибирске).

Во-вторых, и в старейших институтах Сибирского отделения идет работа по направлениям не только традиционным, но и возникшим в последние годы. В качестве примера приведу Институт химии твердого тела и механохимии (ИХТТМ) СО РАН. Он был организован еще в 1944 году как Химико-металлургический институт и нацеливался, прежде всего, на работы с литием и близкими элементами в интересах обороны. С 1975 года здесь развивается новое направление фундаментальных исследований - химия твердого тела, и в 1980 году организация получает новое название - Институт химии твердого тела и переработки минерального сырья. Затем открывается еще одна широкая тема исследований, революционная и уникальная, - механохимия и целенаправленное создание новых материалов.

Уже в XXI столетии в ИХТТМ СО РАН материаловедческое направление укрепляется и диверсифицируется: ученые получают результаты в диапазоне от присадок для моторных масел и новых видов биотоплива до ударо- и жаропрочных строительных материалов и стойких дорожных покрытий, разрабатывают новую технологию получения наночастиц металлов для аддитивных технологий. На этом примере видно, как эволюционирует научная повестка одной и той же исследовательской организации, поэтому модное сегодня противопоставление “инертных институтов” “гибким лабораториям” некорректно.

И в-третьих, не будем забывать про межинститутскую и, шире, межведомственную интеграцию. В Сибирском отделении этот принцип начал воплощаться с самого его основания в 1957 году. Долгое время в СО РАН реализовывались интеграционные и междисциплинарные проекты: они проходили весьма жесткую экспертизу со стороны президиума отделения и Объединенных ученых советов СО РАН и финансировались на конкурсной основе. Сейчас, в ходе реформы, эта практика продолжилась в виде комплексных программ исследований в рамках межинститутских коллабораций, уже без централизованной ресурсной поддержки со стороны Сибирского отделения. 

- Современную российскую экономику часто упрекают в отсутствии системы коммерциализации разработок. В Новосибирске существенный шаг вперед в этом направлении был сделан с созданием технопарка Новосибирского академгородка. Как обстоят дела с превращением научных открытий в промышленные технологии в Сибири сегодня? Есть ли свежие удачные примеры внедрения разработок в регионах?

- В технопарке, который вы упомянули, около 80% резидентов также являются выходцами из институтов Сибирского отделения и используют созданные там наработки. Главный технологический результат технопарка - производство углеродных нанотрубок - основан на разработках Института теплофизики им. С.С.Кутателадзе СО РАН. Конструкторско-технологический институт научного приборостроения СО РАН успешно выполняет уникальные работы для ОАО “Информационные спутниковые системы им. академика М.Ф.Решетнева” по развертыванию в космическом пространстве крупномасштабных и высокопрецизионных агрегатов. Сравнительно недавно созданный Институт проблем переработки углеводородов СО РАН внедрил в производство на Омском нефтехимическом комбинате целую серию высокоэффективных катализаторов. 

Институт лазерной физики СО РАН разработал технологию нанесения высокопрочных антикоррозионных покрытий, которую планируется применить, в частности, при производстве труб для газопровода “Сила Сибири”. Институты Сибирского центра агробиотехнологий в числе прочих достижений передали на государственные испытания 39 новых сортов растений - пшеницы, льна, гороха, картофеля, ягод, а ФИЦ “Институт цитологии и генетики” СО РАН представил на госсортиспытания новый сорт яровой мягкой пшеницы “Уралосибирская-2” с повышенной урожайностью. 

Настоящий прорыв совершен сибирскими геологами - на основе палеомагнитных и геохронологических данных разработана палеотектоническая модель формирования континентального массива шельфа Северного Ледовитого океана, которая легла в основу заявки России в ООН на долю континентального шельфа. На базе Института химической биологии и фундаментальной медицины СО РАН запущена фабрика биополимеров, с использованием механизма государственно-частного партнерства с соинвестором в лице одного из крупнейших российских фармацевтических холдингов “Фарм-Эко”. Продукция, которую начал малыми партиями (сотни граммов) производить центр - не для продажи, а для проведения доклинических и клинических испытаний. 

Но отдельные успешные примеры недостаточны для достижения масштабных технологических перемен в рамках целой отрасли или в территориальном аспекте - макрорегиона. Как считает директор Института экономики и организации промышленного производства (ИЭОПП) СО РАН академик Валерий Владимирович Кулешов, широкое внедрение инноваций возможно лишь при серьезных институциональных и структурных изменениях, но “для этого необходима смена приоритетов и смелые организационно-экономические решения”. Полностью с ним согласен.

- Сейчас немало говорят о необходимости “перепрыгнуть” на шестой технологический уклад. Есть ли у России серьезные предпосылки к такому прорыву?

- Как я уже показал на конкретных примерах, предпосылки есть. Вопрос лишь в условиях их реализации. А это, на самом деле, проблема национального масштаба. Модели, по которым сегодня функционируют российская экономика и власть, в достаточном объеме таких условий не создают, а иногда прямо препятствуют технологическим прорывам. В Новосибирске есть примеры успешной работы крупных наукоемких предприятий: авиационного завода им. В.П.Чкалова, завода химконцентратов (выпускающего топливные элементы атомных реакторов), завода полупроводниковых приборов... Последний попал в санкционный список США - это высокая оценка, вроде ордена Ленина в советские времена. И я уверен, если бы в России осуществлялась единая, общегосударственная научно-технологическая политика, если бы в целом бизнес был цивилизованным, то мы в современной технологической гонке были бы в лидирующей группе. 

Впрочем, именно здесь, в Новосибирске, запускается “чистый эксперимент” по проверке осуществимости технологического рывка в отдельно взятом субъекте Федерации. Я имею в виду программу реиндустриализации Новосибирской области, подготовленную и согласованную усилиями специалистов ИЭОПП СО РАН и регионального правительства. Она учитывает мощный потенциал, сосредоточенный в Новосибирске и вокруг него: институты объединенной теперь академии, наукоград Кольцово, НГУ и другие университеты, технопарки, успешные наукоемкие предприятия... Программа опирается на 9 крупных кластеров: медицинский, аддитивных технологий, биотехнологический, микро-, нано- и биоэлектроники и другие. Как легко догадаться, базисом для технологического развития по этим направлениям служат методы и разработки, полученные в институтах СО РАН. 

Но, подчеркну, это точки роста, а не сам рост. В условиях затяжного кризиса программа стартует при остром недостатке инвестиций. В любой ситуации этот эксперимент будет иметь определенную ценность, хотя бы чисто познавательного свойства. Но мы настроены на лучшее, поскольку в ходе подготовки программы реиндустриализации убедились в наличии и необходимого потенциала, и политической воли региональных властей и серьезного бизнеса. 

- Понятно, что прорывы технологические должны быть подкреплены научными открытиями, для которых, в свою очередь, нужна материальная база, в том числе в виде установок mega-science. Конечно, сибирские институты (тот же ИЯФ) получают существенные гранты РНФ на исследования в самых передовых областях науки, однако недавняя новость о замораживании проекта строительства Национального гелиогеофизического центра на базе Института солнечно-земной физики СО РАН оптимизма, увы, не вызывает...

- Это не замораживание, а следствие цепочки ошибок, произошедших по причине вопиющей некомпетентности аппарата ФАНО. Госэкспертиза выдала отрицательное заключение на подготовленную в стенах этого агентства проектную документацию для строительства в Саянах Национального гелиогеофизического центра на базе иркутского Института солнечно-земной физики СО РАН. И это не единственный пример негативной роли, которую играют “эффективные менеджеры”, получившие бразды правления системой академических организаций.

Так, вместо выполнения поручения Президента РФ о проведении второй (после 1925-1927 годов) научной экспедиции РАН в Республике Саха (Якутия) ФАНО объявляет о слиянии институтов Якутского научного центра СО РАН, созданных полувековыми усилиями блестящих ученых и специалистов, в единый Федеральный исследовательский центр с потерей юридических лиц институтов, то есть с их фактической ликвидацией. Мерзлотоведов, геологов, медиков, этнографов и специалистов по оленеводству хотят свести под одну крышу, это же происходит в Красноярске и, к счастью, заторможено в Иркутске. 

Я не отрицаю, что в деятельности Федерального агентства научных организаций есть положительные моменты: например, перепись и государственная регистрация имущества академическАих организаций, отладка бухучета и контроля за движением средств (правда, в СО РАН это и до реформы не составляло проблемы). Но новая структура не должна выходить за рамки административных, финансовых и технических задач. Как сказал на Общем собрании премьер-министр РФ Д.Медведев, “ФАНО для РАН, а не наоборот”. Замечательный лозунг, полностью разделяю. Но его надо реализовать на деле. 

- По-прежнему открытым остается вопрос об оценке эффективности академических институтов. Вроде бы очевидно, что нельзя мерить одними мерками, скажем, Институт теплофизики и Институт филологии, хоть они и находятся по соседству... С другой стороны, вряд ли можно считать повышающими эффективность недавние проверки ФАНО в институтах. Как вы считаете, какой должна быть максимально приближенная к объективности система оценки?

- Прежде всего, система оценки не должна фетишизировать статистику. Даже по такому важному параметру, как количество публикаций в рецензируемых журналах. Почему? В одном из недавних интервью глава ФАНО Михаил Михайлович Котюков посетовал, ссылаясь на данные, приведенные на Общем собрании РАН, что у некоторых научных организаций “нет научных публикаций”. Видимо, ему не подсказали, что с передачей в состав РАН бывшей РАСХН (сельскохозяйственной) и РАМН (медицинской) в “большой” академии оказались все организации научной инфраструктуры - селекционные и опытные станции, клиники и прочее. Их задача в случае РАСХН - содержать поля, технику, семена, за животными племенными следить, заниматься отбором биоматериала. Это тоже очень важная составляющая научной работы. Но, естественно, там никаких публикаций нет, их никто никогда не требовал. Аналогичная ситуация в академических институтах, сильно завязанных на работы в интересах обороны и безопасности России: там многие исследования просто имеют заведомо закрытый характер, и их результаты отражаются не в Nature, а в Сирии. 

Точно так же не стоит увлекаться финансовыми показателями. Да, в Сибири есть институты, в бюджете которых больше половины занимают доходы по контрактам, грантам и так далее, - Институт ядерной физики им. Г.И.Будкера СО РАН, Институт катализа им. Г.К.Борескова СО РАН, Институт физики полупроводников им. А.В.Ржанова СО РАН и некоторые другие. Но вы упомянули, например, филологов: их работа почти полностью обеспечивается госбюджетом, потому что других источников финансирования у них реально быть не может. Во многом это относится к “чистым” математикам, этнографам, философам, представителям некоторых других специальностей. 

Главную роль в оценке эффективности научных организаций должна играть экспертная составляющая. Это начинают понимать и руководители ФАНО. Экспертиза - материя крайне сложная и тонкая, здесь очень многое зависит от личности эксперта, его авторитета в ученом мире, отсутствия малейшего намека на конфликт интересов или просто предвзятости. 

По идее, экспертиза должна лечь в основу работы уже сформированной ведомственной комиссии ФАНО по оценке и мониторингу результативности деятельности научных организаций. Ее возглавил известный российский физик академик Валерий Анатольевич Рубаков, заместителем которого стал директор Института океанологии РАН академик Роберт Искандрович Нигматулин. Они пользуются высоким авторитетом в научном сообществе, в том числе и в связи с их позицией в отношении реформы РАН: принципиально критической, но в то же время конструктивной.

Однако ученые составляют лишь половину комиссии, при этом представителям собственно академического сообщества отведена “половина половины”, то есть 25% (остальные делегируются ведомственной наукой и вузами). И ровно столько же, четверть, - сотрудникам ФАНО, некомпетентность которых (см. выше) стала притчей во языцех. Оставшиеся 25% комиссии составлены “из представителей бизнес-сообщества, общественных объединений и некоммерческих организаций, работающих в сфере науки”. Поэтому фигуры Рубакова и Нигматулина внушают некоторый оптимизм, но правила игры, в которой у академической науки меньше всего фишек, не позволяют обольщаться. За оценку каждого института, с редкими исключениями, пойдет настоящая борьба. 

- Давайте поговорим о вещах, более вдохновляющих. Над чем вы работаете сейчас как ученый? Чем живет родной вам Институт физики полупроводников? 

- Институт физики полупроводников СО РАН, как и другие подобные ему институты отделения, демонстрирует полную жизнеспособность в современных условиях Лаврентьевской триады “фундаментальные исследования - образование - прикладные работы”. Высокий уровень фундаментальных работ ИФП подтвержден исследованиями безмассовых фермионов Дирака в наногетероструктурах кадмий-ртуть-теллур (руководители работ - доктора наук Д.Квон, Ю.Сидоров и С.Дворецкий), излучателей одиночных фотонов на основе гетероструктур индий-галлий-мышьяк с квантовыми точками (руководитель работ - доктор физико-математических наук В.Гайслер). 

В сентябре прошлого года в журнале Science вышла работа, подготовленная в совместной лаборатории ИФП-НГУ, которой руководит талантливый физик-исследователь Т.Батурина. Впервые наблюдался динамический вихревой переход Мотта в наноструктурированных пленках нитрида титана, проливающий свет на малоизученный мир неравновесной физики. В экспериментах под руководством доктора физико-математических наук И.Рябцева по лазерной и микроволновой спектроскопии холодных атомов рубидия в высоковозбужденных (ридберговских) состояниях наблюдалось электрически управляемое взаимодействие всего двух ридберговских атомов, что открывает путь для создания прототипа квантового компьютера. 

Среди прикладных и широко востребованных предприятиями реального сектора экономики разработок института - широкая гамма матричных и линейных фотоприемных устройств ИК-диапазона, систем оптоэлектроники различного применения на их основе. В институте разрабатываются различного рода полупроводниковые биосенсоры с ультимативными параметрами по чувствительности. Так, биосенсор на основе кремниевого нанопроволочного транзистора, разработанный в лаборатории доктора физико-математических наук В.Попова, демонстрирует чувствительность на уровне единиц фемтомоль и успешно применяется при выполнении российской части Международной программы “Протеом человека”. 

В заключение хочу напомнить высказывание Генри Форда, которое, на мой взгляд, очень точно характеризует сегодняшнюю ситуацию с реформой науки в России: “Две группы людей - профессиональные финансисты и профессиональные реформаторы - угрожают развитию любого дела, связанного с материальной стороной жизни”. Надеюсь, что далекие от интересов науки действия таких людей не затормозят уверенное развитие как моего родного ИФП, так и других успешных институтов РАН.